Откровенный разговор о переезде в Россию, адаптации в новой стране, проблемах азербайджанского театра и… любви.

Тарлан Расулов – известный азербайджанский режиссёр, чей талант, впрочем, как и сама его личность, высоко ценились несравненным мэтром азербайджанского театра Вагифом Ибрагимоглу. Помимо этого, в 2000-х годах режиссёр был занят в инициативах British Council, ездил в Лондон и именно благодаря его усилиям инклюзивный и другие театральные проекты в Азербайджане были продлены. Его называют театральным «домостроителем». Созданный им интерактивный театр dOM не похож ни на один существовавший до этого театральный проект. Но случилось так, что, будучи востребованным в своей среде, он вдруг оказался в своего рода творческой изоляции. Надеемся, что опыт нашего гостя станет подспорьем для очень многих актёров и режиссёров, находящихся сегодня в трудной творческой ситуации.

— Можно много и долго говорить о сделанном, но карета прошлого – это не лучший транспорт… Не люблю и не умею говорить о себе вчерашнем. Меня занимает только настоящее и будущее. Ностальгия, воспоминания, «былое и думы» – это всё хорошо и прекрасно, но после 80 лет. О прошлом лишь позволю себе вспомнить с чувством большой благодарности судьбе за то, что довелось работать с Вагиф муаллимом. С ним я испробовал все возможные театральные профессии — от рабочего сцены, до директора театра, от  завлита, до актёра и др. Я учился у него, но назвать себя его учеником не смею. Меня коробит от самопиара на костях. Могильная пыль с надгробия учителя – золотая пыльца учеников. Звание (прозвание) ученика тоже товар. Им торгуют. Им бахвалятся. Им шифруют собственную пустоту. «Мёртвые сраму не имеют», они уже не могут ни возразить, ни опровергнуть, ни постоять за себя. Опровергать же самозванцев – неблагодарное дело. Тебя автоматически заподозрят в соревновании или попытке урвать собственное ученичество. Ученики, воспитанники, адепты, духовные сыновья, подмастерья… Их «тьмы, и тьмы, и тьмы»… Но порою и я восхищаюсь бесстыдством некоторых из них, про которых точно знаю, что говорил и как вёл себя с ними их учитель… Об этом не будем сейчас.

Про мои проекты с Британским Советом, Институтом Гёте, ЮНИСЕФ, УВКБ ООН достаточно много информации в интернет-пространстве, повторять все это не буду, кто захочет – найдёт. Там же и про первый интерактивный театр dOM, авторскую методику спонтанной актёрской игры, лабораторию экспериментального театра при Союзе Театральных Деятелей Азербайджана, директорство и преподавание в АДМИУ, членство в Экспертном совете при Минкульте и прочее. Очень нарядно и солидно. Но это фасад… Изолированность, о которой вы сказали, возникает не только и не столько от невозможности воплотить желаемое, а прежде всего от того, что вы не чувствуете поддержки в среде самых близких людей, не находите опору и стимул идти дальше. А ваши собратья «по искусству и по ремеслу» ходят со скучными лицами, отмахиваются или отгораживаются от всего нового, что происходит в театральном мире, а не мирке, и все это, мягко говоря, не способствует творческим порывам и прорывам.

Четвёртая стена в театре – это забор, которым отгораживаются люди, гордо именующие себя творцами, от новизны, критики, сомнений, трендов, от культуры в самом широком смысле. И за этим забором в своём междусобойчике-болотце им, как в «Песне о соколе», «прекрасно… тепло и сыро!» Не только в управленцах от культуры дело, не надо хулить их больше, чем они того заслуживают, но проблема зачастую в самой театральной (о других сферах говорить не берусь) братии. Безответственность, халатность, небрежность – это то, чем болен театральный мир. Помню, как гастроли, планировавшиеся полгода, чуть не сорвались из-за того, что исполнитель главной роли забыл оформить себе загранпаспорт. Ему говорили об этом сто раз, но он всё откладывал и откладывал… От неуважения к профессии возникает неуважение к зрителю, а это, в свою очередь, приводит к ответному чувству нелюбви и отношению к деятелям театра как к фиглярам.

О престиже театральных профессий в Азербайджане говорить не приходится. Азербайджанская культура, несмотря на все преобразования и инновации, остается герметичной. «Дома новы, но предрассудки стары», как сказал Грибоедов, которому на днях исполнилось бы 230 лет.

Очень много интересных, актуальных, талантливых проектов умирают на пути согласований, утверждений, попыток выклянчить деньги у чиновников от культуры… Знаю это по себе. Только на то, чтобы добиться приёма в министерстве, уходили месяцы. За эти месяцы я сочинял новые проекты, говорил о них в СМИ и приходил с толстой папкой, в которой были идеи на любой вкус и бюджет. Под ключ, как говорится. От проектов по развитию культуры в регионах до Театральной Олимпиады. Я ведь был единственным азербайджанским режиссёром, кого пригласили на это масштабное событие в Будапеште. И я, приехав туда не как театральный турист, не только участвовал в официальных мероприятиях, но и собирал информацию и пытался адаптировать её под азербайджанские реалии с тем, чтобы наша страна смогла явить своё театральное чудо и открыться миру. Я вернулся оттуда вдохновлённый, с готовым пошаговым планом и всеми выкладками. И снова наткнулся на постные лиц и индифферентность… Министерские и околоминистерские персонажи меня хвалили, даже восхищались, обещали и просили подождать. И я ждал. Скажу больше, я жду до сих пор. «Обещанного три года ждут», – говорит народная мудрость. Этот срок скоро истечёт. Впрочем, мне, порой, кажется, что многие мои соотечественники, особенно связанные с культурой, полагают, что впереди вечность, а значит, нечего спешить. А спешить надо. Прожитые годы, в которые чего-то не успел, не смог, не дали возможности воплотить, они не перейдут в будущее, как неиспользованные минуты в вашем тарифе мобильной связи. Время – величина заданная. Нельзя тратить его на ожидание и надежды. Я очень хорошо это усвоил, и всем советую поскорее прийти к этому итогу. Этот итог станет новым стартом. Но только с одной оговоркой: Нужно понять и принять, что в искусстве всё, что вы делаете, не нужно никому, кроме вас. В искусстве создания иллюзий (а театр – это иллюзия) режиссер – единственный, у кого иллюзий быть не должно. Вы и ваше творчество никому не нужны – это лучшая отправная точка.

— Ваш проект «dOM», первый и единственный в Азербайджане интерактивный театр, как он развивался? Каких успехов удалось достичь?

— dOM – там, где я. Сегодня мой dOM и Дом (с заглавной буквы, ибо семья, любимые люди, очаг – всего важнее) в Москве. Мне, порой, кажется, что про театр dOM в России, Венгрии, Великобритании знают больше, чем на его и моей Родине. Это и грустно, и забавно. dOM как мир – это театр без границ. Театр, в котором не играют. Это заложено не только в его названии (уверен, пытливые читатели разгадают аббревиатуру), но и в способе существования в нём. И артистов, и зрителей. С 2016 года под этой вывеской dOM, которая ни к чему не прибита, то есть не привязана к пространству в традиционном смысле (сцена, ряды кресел, занавес – ничего этого нет и не было), многое удалось. Но ещё больше не удалось (смеётся), а это значит, что многое ещё впереди. Первую международную театральную награду в среде независимых, негосударственных театров Азербайджана принёс наш dOM. Это был Международный фестиваль тюркских театров в России. Кто-то об этом помнит? Кого-то это взволновало в министерствах и ведомствах? Ответ, как и название театра, на три буквы… Фестивали, премии, награды, гастроли по стране и за рубеж, острые темы спектаклей – от абортов до беженцев, от коммуникации в цифровом пространстве до аберраций памяти – всё было. Спектакли в музеях и антикафе, на улице и в промышленных пространствах… Спектакли с непрофессиональными актёрами, с людьми с ограниченными возможностями (хотя я ненавижу это определение)… Всё это было воплощено под сенью dOM. Сегодня я говорю об этом опыте и его уроках на лекциях театральным продюсерам и тем, кто желает прикоснуться к магии театра. Студентов это впечатляет, меня ­– нет. Опять же из-за патологической нелюбви к тому, чтобы окружать себя дипломами, наградами и укутываться в воспоминания… Если бы не моя супруга, не моя Эмилия, которая взвалила на себя труд по созданию моего архива, многое из сделанного просто бы потерялось и забылось. Может, и к лучшему, хотя, по счастью, мне не стыдно ни за один свой проект.

— Ваш отъезд вызвал большое удивление в театральных кругах. Все, кто вас знал, были уверены, что всё в вашей жизни шло прекрасно, и, вдруг, в один момент Тарлан Расулов поднимает якорь и на всех парусах пускается в большое плавание. Что произошло?

— Всё так и не так одновременно. Мы уже говорили про фасад… Конечно, Антон Павлович, тоже юбиляр этого года, говорил, что в жизни часто бывает «вдруг», но я ведь режиссёр, и у моей истории, как в спектаклях, есть вступление, развитие, кульминация, перипетии и финал. Начну с главного. Я развёлся в прошлом году, и это можно считать началом отсчёта моей новой жизни. Новой во всех смыслах. Новая семья, новая страна, новые проекты, новые вызовы и даже новый, во многом, я. Со стороны, быть может, казалось, что всё хорошо в моей жизни, но, как сказал другой классик, «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» и незачем это несчастие продлевать бесконечно. Для кого-то моё решение, знаю, стало неожиданностью, но это даже лучше. Значит, нам ловко удавалось скрывать труп неудавшейся семейной жизни в шкафу. Что теперь? Наверняка, это волнует читателей, любящих подробности чужой личной жизни. Отвечу так. Я впервые встретил любовь, и я счастлив. Впервые люблю и любим. Это не страсть, не сиюминутность, это… моя Эмилия, моя муза. Человек, очень на многое в моей жизни открывший мне глаза.

Именно с её появлением в моей жизни у меня появилось дыхание и желание творить. Я даже стал жадным до проектов. Мне всё интересно. И преподавание, и постановки, и концерты. Я впервые встал на скользкий путь… То есть буквально встал на лёд. Представьте человека, который ни разу не видел ледового катка и получил шанс режиссировать ледовое шоу на главной ледовой площадке Москвы. Макет атомного ледокола, белые медведи, олимпийские фигуристы, артисты, аниматоры, и всё это надо было организовать и срифмовать. И я никогда не забуду вечер, когда, глядя из будки осветителя, смотрел на получившееся представление и сказал себе, как у Балабанова, «Я тоже хочу». Нашлись и коньки, и крепкое плечо волонтёра, посвятившего меня в тайны катания, и… понеслось! Но не хочу создавать иллюзию, что всё у меня гладко, и я радостно скольжу по Москве в сиянии огней. Это совсем не так. Я хорошо помню тот прекрасный и страшный одновременно день, на подробностях которого не хочу останавливаться. Тогда я остро понял, что жизнь короткая, ну очень короткая, и хватит с меня компромиссов и уступок. Все долги отданы, и никто за меня мою жизнь не проживёт. Ни друзей не оказалось рядом, которые клялись быть и в радости, и в горести, ни родственников, ни поддержки. Ничего и никого. Я был хорош для них, когда был удобен. Как говорят у нас в Азербайджане, были в саду абрикосы – здоровались, закончились абрикосы – перестали здороваться. По пальцам одной руки можно сосчитать тех, кто не предал. То, от чего я отмахивался, старался не замечать, отшучивался, копилось-копилось и достигло критической массы. Так больше было нельзя. Терпеть предательства, обманы, ловить людей на том, что они воруют твои идеи, иногда целые спектакли. Люди, которых я считал друзьями и приглашал в свой дом… Я всегда говорю, что хемшеринская кровь (həmşəri qanı) во мне кипит: терпишь-терпишь, а потом взрыв и мало не покажется никому. Было символично, что незадолго до отъезда должна была состояться премьера моего спектакля, и вдруг моя Эмилия присылает мне видеозапись интервью, в котором артист, исполняющий главную роль, на полном серьёзе говорит, что это его спектакль, его замысел, он режиссёр. А меня просто нет, и рядом не стоял. Фамилии оставлю для мемуаров. И я собрал два чемодана: в одном – вещи, в другом книги и дневники отца, и поехал в аэропорт. Не надо быть там, где тебя нет. В Москве я есть, во всей полноте этого слова и самоощущения. Но опять же, в Москве меня ждали только моя любовь и тёща с тестем, уникальные, яркие, искренние и неутомимые люди.

И вот я в чужом городе, но ни дня не чувствовал себя здесь чужим. Я приехал в настоящую семью. И тут должна, по законам жанра, быть фраза «И я всё начал с нуля». Нет, я начал с глубокого минуса. Просто для понимания моего тогдашнего состояния, скажу, что в первые дни в Москве на одном из мероприятий в качестве экзотического развлечения предлагалось босиком пройти по гвоздям. Настоящим, не бутафорским. Это была целая тропа. И я прошёл как по ковру, постоял на них, глазом не моргнув. «Скорбное бесчувствие», как у Сокурова… «Ну, хоть крикните», – сказал мне тренер. Я театрально крикнул. «Вы, наверное, многое пережили», – сказал он. И был прав. На это наслаивалось и то, что в Москве все от бюрократии до театральных персон доказывали мне то, что я тут никто, незваный гость и все места заняты. Вся нарядность моей биографии, все успехи и достижения, всё это ничего не значит. «Здесь Родос, здесь прыгай!». Но за шанс на прыжок ещё надо побороться. Помню, как мне организовали встречу в одном театре. Я тогда не знал фамилию зама худрука, который должен был принять меня. В итоге оказалось, что это был человек очень обиженный на Азербайджан. Всё было очень вежливо и ровно, но не успел я закрыть за собой дверь, как услышал: «Ну, вот что такое типичный азербайджанский режиссёр»! Похожих эпизодов была масса и наверняка будут еще. Но, ничего, отряхиваешься, смотришь в любимые глаза, и идёшь дальше. Только вперёд. И я в правильном месте, где это можно воплотить. Москва задаёт ритм. Промедление здесь смерти подобно. Драйв, тонус, возможности. За семь месяцев, что я в России, я посетил столько мероприятий самого разного толка, принял участие в стольких дискуссиях и проектах, что самому не верится. Как будто очнулся после зимней спячки, ожил. Я встряхнулся, помолодел, занялся собой, опять же спасибо моей музе и тёще. Никогда в жизни я не был окружён такой заботой и любовью. Первая половина моего обычного дня – лекции, деловые встречи и репетиции, вторая – спектакли, вернисажи, показы, снова репетиции, и снова встречи. То в ГИТИС заехать, то на мероприятие в Посольство Азербайджана или Павильон Азербайджан на ВДНХ, то на Мосфильм, то ещё куда-то, и только успевай. Я не сижу на месте, и напротив постели всегда стоит чемодан, который нужно либо собрать, либо разобрать. В Узбекистане, недавно, принимал участие в «Днях Москвы», вёл мастер-классы в Минкульте, участвовал в дискуссиях и форумах. Были деловые поездки в Брянскую область, Ставрополье, Ингушетию, Чечню… Под Новый год, когда волей-неволей  начинаешь подводить итоги года, я вдруг поймал себя на мысли, что семь месяцев назад я был в Москве, будем честны, никем, а сегодня стою на сцене главной президентской образовательной платформы страны – «Мастерской управления Сенеж». Я написал об этом в соцсетях, а потом кайфовал от реакции публики. Вдруг объявились люди, которые годами не общались со мной. Я вдруг всем стал интересен. Одни стали что-то просить, другие, наоборот, предлагать… Мой отъезд стал превосходным социальным экспериментом!

 — Каково сегодня влияние Министерства культуры России на творческие проекты? Есть ли какая-то система бонусов и поощрений? Каково деятелям культуры работать в России в условиях, с одной стороны, санкций, с другой – военного противостояния?

— В первые месяцы в Москве я получил неожиданное приглашение стать членом жюри фестиваля авторской песни и провести мастер-классы по театральному искусству для его участников. Ехать надо было в Брянскую область, в приграничье. И я поехал туда с интересом и удивлением, потому что не мог поверить, что людей, находящихся под обстрелами, может волновать авторская песня и театральное творчество. И вот я оказался в этом, как в песне, «суровом брянском лесу», и перезнакомился с массой людей, живущих в округе. Людям, привыкшим к сиренам, к новостным сводкам о погибших, к людям, не ждущим хороших новостей. И это были самые жизнерадостные, отзывчивые, воодушевлённые люди! Я был потрясён. И несмотря ни на какие испытания, они хотят, жаждут творчества, искусства, художественного самовыражения. Я был так вдохновлен и растроган, что решил вручить свой приз – приволок на фестиваль гитару, символ авторской песни. Надо ли говорить, что все мои заготовки, весь сценарий мастер-классов пришлось менять на ходу, потому что с такой публикой я раньше не встречался. И я был счастлив, что мы не только нашли общий язык, но даже сдружились. Меня повозили, показали то, что снимать нельзя по объективным причинам безопасности. И я на этой Брянской земле понял, что пусть это и острый и болевой момент истории, но это сиюминутность, и она пройдёт. Но как бы ни было плохо, и как бы ни грохотали пушки, музы не молчат. Они помогают жить. Это их миссия.

Я работаю как приглашённый режиссёр, педагог и продюсер, и ни разу за всё время работы в России не сталкивался с какими-то методичками или цензурой. Конечно, как и везде, здесь есть подлинное искусство, а есть пропагандистские поделки, но зритель чётко отличает одно от другого. В Узбекистане на «Днях Москвы», или в «Сенеже» на официальных мероприятиях, я нигде лично не сталкивался с тем, что меня могло идеологически или нравственно покоробить, или задеть какой-то оголтелостью или ура-патриотизмом.

Я никак не связан на сегодня с Минкультом России, но с культурой России связаны все мы, азербайджанцы. И этого не отнять и не отменить, несмотря ни на какие обстоятельства и инфо поводы. Мы спаяны общим прошлым, общей бедой и общей Победой (в год 80-летия не могу не сказать об этом), поэтому нас никто и ничто не рассорит. И культура тому порукой.

— Как вы планируете свою будущую деятельность?  Останетесь там, где вы сейчас навсегда, или если завтра что-то поменяется у нас в наших системах управления культурными процессами, ваше возвращение домой станет возможным?

— Театральный манифест, который я опубликовал, называется «Возвращение в будущее»… Вы много знаете людей, написавших манифесты? На Родине он никого не заинтересовал, а в Венгрии и в России вызвал много откликов. Разных! В Азербайджане я получил лишь один отзыв от знакомого актёра, который сказал, что ничего не понял в моём тексте. К сожалению, он был искренен… Был бы рад услышать критику или любую живую реакцию, но… «В Багдаде всё спокойно». На самом деле это всё не важно, ведь мы условились в начале, что всё, что мы творим, пишем, сочиняем, не нужно никому, кроме нас. Такая должна быть установка. Мне это было нужно. Сегодня у меня две Родины – Азербайджан и Россия. Я рад вписывать азербайджанскую культуру в российские реалии. Для меня это важно. Возвращаться в Азербайджан, конечно же, буду, и по работе (уже и предложения есть), и по зову души. Здесь могилы моих родителей, здесь живёт моя дочь. И никакие предательства не затмят моей любви к Родине. В России сегодня центр моей жизни, моя семья, моя работа, мои новые друзья (хотя с этим словом спешить не буду, скорее новые единомышленники), мои ученики. Я благодарен судьбе, что мне не пришлось переквалифицироваться. Я по-прежнему занимаюсь любимым делом, и у меня нет творческого простоя. Убеждён, что опыт жизни и работы на чужбине важен и нужен любому человеку, занимающемуся творчеством. Это проверка себя, своих идей и способностей. Вариться в маленьком мирке, где все хвалят друг друга, радуясь чужим неудачам, и бояться вырваться из этого мирка…

Сегодня мир открыт всем и каждому, границ нет на самом деле уже давно. Поэтому сегодня Москва, завтра Баку, послезавтра Рим… Открытый мир требует открытости, а это часть фундамента культуры нашей страны. Мультикультурализм заложен в нашем ДНК.

Люди искусства должны уметь расслышать время, уметь откликаться на его толчки, как при землетрясении. Не мы выбрали это время, оно выбрало нас, но мы выбираем, как в нём жить. Как жить в изменчивом мире, меняясь самому, но, не изменяя себе. Люди театра исторически это ведь странники, скитальцы, поэтому тяга к перемене мест – черта профессии.

Этот год, чувствую, будет судьбоносным для всех и для меня. Это год, в котором моему отцу артисту, вокалисту, педагогу Агшину Расулову исполнилось бы 95 лет. В нашей московской квартире на антресоли дремал патефон 1930-х годов. Он молчал семьдесят лет, если не больше. И вот я задался целью починить этот онемевший «His Master’s Voice», как в сказке, под Новый Год починил. И в доме нашлись старые пластинки времён молодости моего отца. Это непередаваемое чувство…

Что до планов, то ими делиться не буду, я суеверен. Их много, они ответственные, и я молю Всевышнего лишь о том, чтобы хватило здоровья и сил, и чтобы моя муза не покинула меня. Жалею, что счастье пришло поздно, хотя, может его, как и зависть, надо заслужить, а на это нужно время. Моё время пришло. Счастлив, что из моей жизни ушло все лживое, хлипкое, гнилое. Счастлив, что не растерял чувства удивления и азарта. Недавно оказался на детском спектакле, созданном особыми детьми – детьми с очень тяжёлыми диагнозами. С куратором этого театра я познакомился в Сенеже. И вот недавно она пригласила нас с супругой на представление. В тот вечер мы должны были пойти на одну закрытую светскую тусовку, как говорил персонаж из фильма «Тот самый Мюнхгаузен», для «лучших людей города». Но мы поехали на детскую любительскую постановку. Вечеринок будет ещё множество, а то, что мы увидели в тот вечер, останется в нас навсегда. Мы плакали не от сострадания или боли, а от прикосновения к подлинно прекрасному. И в тот же вечер я получил письмо с оценками за мои мастер-классы в Мастерской управления. По опросам слушателей, я получил десять из десяти. И тут уже плакала одна Эмилия. Жизнь – это гармония, в ней должны быть разные краски, эмоции, полярности, и смех, и слёзы…

Мелек Велизаде,

Специально для Зеркало

 

image
(2 оценок, среднее: 5,00 из 5)