КАССЕТА

Рассказ
(Окончание. Начало см. «Зеркало» от 1 сентября 2012 г.)
Давно кончилась запись, шипела пустая пленка, а я все сидел на стуле, не в силах встать или хотя бы пошевелиться…
Словно зерна четок я перебирал в памяти судьбы своих одноклассников. Смятые судьбы, изломанные судьбы, скрученные судьбы… Некоторые из нас вроде бы и добились желаемого, но исполнившиеся мечты вдруг становились подобны потерявшему управление автомобилю — уносили куда-то не туда…. Разве об этом мы все мечтали? Разве этого все мы хотели? Конечно, нет. Впрочем, как поет один известный темнокожий блюзмен, «если хочешь насмешить Господа, расскажи ему о своих планах…».
Реваз действительно стал дзюдоистом, отслужив в воздушно-десантных войсках. Ему прочили блестящую спортивную карьеру, он был упорен, трудолюбив и влюблен в свое дзюдо, и достиг бы, наверное, сияющих вершин, но… в уличной драке серьезно покалечил каких-то мерзавцев — те приставали к девице, девица смылась, а Реваза, не разобравшись толком, засадили в тюрьму. Применение спортивных навыков в драке суд счел отягчающим вину обстоятельством (в те советские времена с этим было строго). В тюрьме Реваз сломался и стал наркоманом. А потом, уже после отсидки, он пристрастился к героину. Умер от передозировки, от «золотого», как его называют, укола — давно еще, в начале лихих девяностых…
Рена Рамазанова. Не вышло из нее звезды советского кино. Один раз она попробовала поступить в театральный, срезалась и более поступать не пыталась. Рена всегда была гиперсексуальна (это в советские-то времена, когда у нас секса вообще не было!). Еще в средних классах она любила рассматривать вместе с мальчишками мутные порнографические снимки и мятые заграничные порножурналы… поговаривали даже, что она сделала аборт в пятнадцать лет, но за достоверность этих слухов не поручусь. Свечку, как говорят в таких случаях, тоже не держал. Однако то, что Рена созрела намного раньше всех прочих наших одноклассниц — это факт. Знаете, какие соблазнительные дыньки выпирали у нее под кофточкой уже в одиннадцать лет?.. Короче говоря, Рена в конце концов сделалась путаной — еще в те времена, когда путан, равно как и секса, в нашей стране не имелось. А позднее, когда путаны эти самые вдруг, как по волшебству, «появились» и расцвели пышным и горьким цветом, Рена подхватила СПИД от какого-то африканского студента. Я даже не знаю, где она похоронена. И никто из моих знакомых не знает. Своей семьи Рена так и не заимела, а родители и прочие родственники давно отреклись от нее, предварительно прокляв. Но я до сих пор вспоминаю ее рано сформировавшуюся грудь и шалый взгляд — слишком взрослый для ее лет. А ведь она могла стать великолепной актрисой, данные у нее были. Помню, в школьном драмкружке… А, ладно. Что это я несу? В последний раз, когда я виделся с Реной, меня поразил ее крайне изможденный вид. Про СПИД я узнал позже, много позже. А узнав, похолодел: я ведь чуть было не переспал с ней, нам помешал какой-то пустяк, уже и не помню, какой…
Керим выучился на врача. С малых лет он был серьезен и целеустремлен. «Кишинин сезю бир олур» частенько любил повторять он, что по-азербайджански означает «у мужчины слово — одно». Он стал блестящим специалистом в области абдоминальной (брюшной, проще говоря) хирургии и действительно спас немало жизней, как и предрекала Лика. Но в восемьдесят восьмом, когда началась Карабахская война, Керим добровольцем пошел на фронт. Под городом Шуша Керим получил тяжелое осколочное ранение в живот — какая горькая ирония судьбы! Он медленно и мучительно умирал среди мечущихся в неразберихе бойцов, и не нашлось никого, кто помог бы блестящему хирургу или хотя бы пристрелил его из милосердия. И Керим умер, горстями запихивая землю в разорванный живот. Его заморозили в рефрижераторе и привезли для похорон в Баку. Обо всем этом мне рассказал однополчанин Керима… У Керима осталась старенькая мама и двое детей, мальчик и девочка…
Аркадий Хачатурян. Аркадик, как мы его называли, обладатель роскошной шевелюры и веселого нрава, любитель «блатных» песен и кавказских анекдотов («…знаете, как армяне пьют чай? Сначала наливают в глотку заварку, потом кипяток, потом бросают в глотку сахар — и начинают подпрыгивать!»)… Он пытался поступить в мореходку, но врачи забраковали его — что-то там со зрением… Аркадий пошел работать на судоремонтный — сказал, что если ему и не суждено плавать на судах, то он будет хотя бы чинить их («…вот так полазаешь по какому-нибудь сухогрузу, и как будто в тропики на нем сходил!»). Женился, народил четверых ребятишек. А в восемьдесят девятом, когда Карабахская война начала разгораться все сильнее, Аркадий с семьей, как и многие армянские семьи, вынужден был покинуть Баку и перебрался в Ереван. А потом Аркадий пошел добровольцем на фронт — сражаться за правду так, как он ее понимал…и вполне возможно, что он стрелял в нашего Керима и в других наших ребят… Но под Геранбоем, как мне рассказывали, рота Аркадия попала под массированный обстрел азербайджанской артиллерии. Роту разнесло в лоскуты, но Аркадий уцелел — правда, был контужен и вследствие этого двинулся рассудком. Его комиссовали, вернули в Ереван, а позднее вся его семья переехала в Краснодар. Сейчас Аркадик, по рассказам, — седой, сгорбленный, рано состарившийся человек с вечно трясущейся головой, он почти никого не узнает и при каждом звонке в дверь прячется в платяном шкафу…
Николай Самсонов, которого мы когда-то действительно звали просто Колькой. Худощавый паренек с зашитой «заячьей губой» и круглыми глазами. Хулиган он был, отчаянный и бесшабашный, с четырнадцати лет таскал в кармане настоящий, тяжелый кастет и мог при случае пустить его в ход. «Ты не смотри, что я худой и кашляю, — говорил он перед дракой (присловье, явно заимствованное у кого-то из взрослых блатарей).. — Щас так оттаскаю!» Все пацаны нашего класса далеко не были паиньками, но лишь одному Кольке учителя всерьез прочили «тюремную решетку», как пелось в нашей любимой «Доле воровской». Однако где-то классе в седьмом он взялся за ум, ибо всерьез решил стать военным летчиком. Подтянулся по всем предметам и до одури тренировал свой вестибулярный аппарат. И что вы думаете — стал-таки военным летчиком! Офицер Советской армии, он принимал участие в боевых действиях в Афганистане, пилотировал штурмовой вертолет, «крокодил» так называемый. Был сбиваем душманами, чудом избежал плена, потом получил ранение и был комиссован. Женился, произвел на свет двоих мальчишек. А когда началась Карабахская война, Колька, теперь уже офицер азербайджанской армии, вновь пилотировал боевые вертолеты, и, может статься, иногда поливал огнем из пулеметов и обстреливал ракетами нашего Аркадика…Все может быть. Все может быть. Сыновья его давно выросли, обзавелись семьями и насовсем уехали в Россию. Звали с собой и отца, но Колька наотрез отказался. «В Баку родился — в Баку и помру», — заявил он. Здоровье его пошатнулось, кроме того, он начал попивать, но у него открылся талант столяра, и он мастерит на заказ неплохую мебель, чем и кормится, и поится…. Сыновья его навещают, привозят внуков. Последний раз я виделся с ним…я виделся с ним…уж и не помню, когда я с ним виделся в последний раз.
А вот с Ирой Мамедовой я виделся в прошлом году, с Ирой, Иринкой, Иришкой… В школе она была невзрачной худенькой девчушкой, в которой чувствовалась, однако, туго скрученная стальная пружина. Она умела добиваться своего. Но ей просто фатально не повезло. Лауреатом международных конкурсов Ирине помешала стать травма руки — уже учась в консерватории, упала зимой на гололеде, сломала запястье, пальцы перестали слушаться должным образом… И вместо пианиста-виртуоза стала Иринка банальным преподавателем в музыкальной школе, обучала детишек …Зато она удачно вышла замуж, родила троих дочерей, и сейчас у нее шестеро внуков! И всех внуков периодически подбрасывают ей, и Иришка с удовольствием с ними возится. Она может позволить себе уделять все внимание внукам, ибо дочери хорошо устроились, работают в каких-то солидных фирмах, и обеспечивают маму всем необходимым…Как-то Ирина призналась мне, что даже благодарна той давней травме. Могла стать знаменитостью, но несчастливой женщиной, а так стала счастливой матерью и бабушкой, а не в этом ли истинное предназаначение женщины, сказала она. И я почти поверил ей, но однажды случайно подсмотрел, как Иришка тайком плачет, глядя по телевизору на какую-то пианистку-лауреатку. Перед уходом я молча поцеловал ей искалеченную руку, а она так же молча погладила меня по голове. Мы друг друга поняли.
Марина наша Гольцеккер стала-таки химиком. Правда, Нобелевскую премию она не получила (пока, во всяком случае), но работает в крупной израильской фармацевтической фирме. Живет она в Хайфе. По ее признанию, поселилась там специально, потому что Хайфа, дескать, поразительно напоминает тот Баку, в котором мы росли когда-то. Назвать Маринку благополучной у меня не повернется язык, ибо ее взрослый сын — инвалид, без обеих ног; он один из немногих оставшихся в живых пассажиров автобуса, взорванного смертником-палестинцем, остальных же просто разнесло в клочья. Но Маринка держится молодцом. Она всегда была такой, сколько я ее помню — жизнестойкой…Слава Богу, у нее есть еще и дочь, здоровая и активная, с которой пока что — тьфу-тьфу-тьфу! — все в порядке…
Что касается меня…Да, я с самого раннего детства хотел быть путешественником, натуралистом. Зачитывался книжками на соответствующую тему, готовил себя духовно и физически, и в будущем видел себя этаким Николаем Николаевичем Дроздовым. В пору окончания школы я, помнится, грезил Амазонией и упивался книгой Кауэлла («…а когда мы стали приближаться к поясу белых древесных скелетов, окружающих гору, нас накрыл тошнотворный серый туман, похожий на ядовитый газ, сгустившийся над кладбищем павших воинов. Клочья тумана оседали на многочисленных остролистых растениях, именуемых «терновый венец Христа», и вокруг причудливых пауков, тянущих паутину от одного растения к другому. Мы взбирались все выше. Моросил мелкий дождик… Все вокруг покрывал густой уродливый мох; на каждом дереве гнездились безобразные грибы. Ямы наполняла черная вода…» Гора Рораима, северная Бразилия). Да, я стремился стать натуралистом и ничто не могло сбить меня с этого пути — ни армия, ни завод, ни неизлечимая болезнь матери, ни неудачный брак… Я окончил биофак нашего университета (это было нелегко, очень нелегко), но лишь получил диплом, как грянула перестройка. Все взбаламутилось и перевернулось с ног на голову; кто-то смог вписаться в новые рыночные отношения, а я вот не вписался. Стать вторым Дроздовым я так и не сумел. Мои отношения с наукой сложились неудачно… Да что там наука, я просто-напросто оказался выброшен на обочину жизни! Мытарства перенес жуткие, но тут, по счастью, вдруг открылся во мне сочинительский талант и я постепенно сделался журналистом. Было трудно, очень трудно перестроиться, пробиться и закрепиться, но я все же сумел. Порой мне кажется, что это было посложнее, чем забраться на загадочную Рораиму…
Хотел ли я уехать отсюда куда-нибудь? Иногда хотел. Но все же не уехал. Я люблю мой город. Несмотря ни на что.
Эхе — хе…
Как сказал Маяковский — «планета наша для веселья мало оборудована»…
Кассета закончилась. Щелкнул, выключаясь, механизм музыкального центра. Я тяжело поднялся со стула и подошел к окну. На дереве поблескивали витки магнитофонной пленки. Ее вид вновь вызвал у меня в памяти ассоциацию с гигантскими пауками, оплетающими весь мир своей паутиной, и неожиданно для себя я злобно и грязно выругался.
Что вы сделали с нами, проклятые пауки?! Вы продырявили в наших душах множество отверстий, и оттуда хлынул гной, о котором мы даже и не подозревали. Вы сумели натравить нас друг на друга — нас, для которых дружба и любовь были превыше всего, и для которых зло было размытым, достаточно абстрактным понятием; вы оплели наш мир густой и липкой паутиной, обложили нас, как охотники обкладывают волков флажками, и с удовлетворением наблюдаете, как мы калечим и убиваем друг друга, словно пауки в банке — не вы пауки в банке, представьте, а мы, мы! И когда мы все перебьем друг друга, вы расплодитесь и заселите Землю своими паучатами, не так ли?
Не из Космоса вы свалились, и не из морских пучин выползли, вовсе нет — вы выбрались, стряхнув оцепенение, из потаенных, самых темных и вонючих закоулков человеческой души…наших душ…Мы сами развели вас, помогли расплодиться своим равнодушием, своей злобой, своей безалаберностью! Каким инсектицидом, каким дустом уморить вас, сволочи?!
Не дуст. Не химия. Не поможет. Бесполезно.
Пусть это прозвучит до тошноты банально, но наше оружие против этих пауков — доброта, человечность, милосердие, внимание друг к другу…
Я навещу родных Керима, я знаю, где они живут, и посещу место, где он похоронен. Я найду время и съезжу в Краснодар, и навещу безумного Аркадия, посижу рядом, возьму гитару и тихонько спою «Долю воровскую». Я напишу статью о Ревазе, о том, каким замечательным парнем он был. Я приду к Кольке и мы с ним разопьем бутылочку, посидим, вспомним наши золотые школьные годы и город нашей юности. Я заявлюсь в гости к Иришке Мамедовой, с подарками для ее внучат…Я выберусь и навещу Лику и Марину в их заграницах, я, склеиватель вздребезги и безнадежно разбитого…
И я использую все свои возможности, чтобы отыскать могилу Рены и положу на нее столько цветов, сколько смогу донести…
Я постараюсь остаться человеком, как бы ни ждали от меня обратного…
И — хрен вам, поганые пауки!
Баку, весна 2005 г.